Два стакана кукурузы…

Ранней весной 1945 года я cдал курсовые экзамены в Военной Академии. После этого я должен был ехать на фронт, на боевую стажировку перед защитой окончательных Государственных Экзаменов.

Так как часть курсовых экзаменов была зачислена мне из прежних учебных заведений, то я освободился раньше других и с большим трудом получил недельный отпуск домой, правда, опять таки под предлогом служебной командировки в том же направлении.

С вещевым мешком за спиной, засунув руки в карманы, я хожу под сводами Казанского Вокзала. Шагаю через спящие на полу тела в серых шинелях. Надежд сесть в поезд мало. Люди не могут попасть на поезд неделями.

Я начинаю знакомиться с дислокацией вокзала в поисках обходного маневра, смотрю по сторонам – может быть есть какая-нибудь дырка, где можно пролезть на перрон.

Единственное моё преимущество это отсутствие багажа, молодая сила, да ещё социалистическая смекалка. Билеты и деньги?! Ха – это доисторические пережитки.

«Братишка, у тебя, если не ошибаюсь, Те-Те?» – раздаётся сиплый бас за моей спиной, здоровенная ручища хлопает меня по плечу.

Сзади меня ухмыляется во весь рост удалой матрос в чёрном бушлате и сдвинутой на затылок бескозырке. Несмотря на холод на его обнаженной груди красуются все символы матросской жизни.

Татуирован он до самого подбородка – видно уже места не было, а требовалось запечатлеть на собственной коже недавнюю эпопею Севастополя. Один из тех, о ком говорят, «рубаха парень», кому всё на свете трын-трава и все моря по колено. Матрос улыбается мне, как будто мы с ним давно знакомы, и показывает пальцем на кобур моего пистолета.

«Да. Те-Те. А что такое?» – спрашиваю я.

«Ты, с каким едешь – в одинадцать двадцать?» – звучит бас. Получив утвердительный ответ, матрос ещё шире улыбается: «Ну, тогда все в порядке. Отдать концы! Пошли!» «Куда?!» «Раз говорю, пошли, значит пошли! Держи в кильватер! Ты что, братишка, – сегодня на свет народился?» – говорит мой новый родственник. У матросов своя особая манера. Для них весь белый свет – братишка.

Мы выходим из вокзала, лезем в темноте по каким-то крышам, через какие-то заборы. Матрос кряхтит: «Эх, Одесса-мама у меня дырок больше, чем живого мяса».

Наконец мы приземляемся на железнодорожных путях по другую сторону вокзала. Между составами по перрону ходят патрули. Как диверсанты мы подкрадываемся к стоящему на путях поезду. Все вагоны заперты.

«Теперь давай твой Те-Те, братишка», – командует матрос.

«Что ты будешь делать – стрелять?» «Да нет. Держи обойму. Теперь смотри – билет на весь свет!» Матрос оттягивает назад верхнюю скобу пистолета, ставит её на защелку. Затем он ловко вставляет торчащее вперед дуло в гнездо трехгранного замка. Поворот – и мы внутри вагона.

«Я по этому билету больше проехал, чем по каким другим», – гордо поясняет «братишка», отдавая мне пистолет.

Впоследствии мне ещё несколько раз приходилось пользоваться необычайным качеством пистолета системы ТТ – нарезка и канал ствола в точности соответствовали всем железнодорожным замкам.

Мы забираемся на привилегированную верхнюю полку. Итак – мы уже на колесах, можно сказать дома. Конечно, у нас у обоих были воинские билеты, но с этими билетами мы спали бы несколько дней на вокзальном полу. Билет системы ТТ куда лучше!

У порога родного дома я останавливаюсь и оглядываюсь кругом. Всё покосилось, вросло в землю. Заборов нигде нет – сожгли. Через весь город можно пройти дворами, напростец. Со смешанным чувством радости и печали я открываю шаткую дверь, увешанную ржавыми крючками и хитроумными щеколдами.

Дверь такая дряхлая, что её боязно открывать, того и гляди развалится. Осторожно ступаю тяжёлыми сапогами по скрипящим половицам кухни.

Всё такое прогнившее, ветхое и запущенное – как в детских сказках об избушке на курьих ножках. Открывая дверь в следующую комнату, я втягиваю голову в плечи, чтобы не зацепиться за перекладину. Тесен стал отчий дом после скитаний по белу свету.

В углу комнаты у печки маленькая сгорбленная старушка в фартуке. Она почти по пояс мне. Когда-то она вынянчила меня на своих руках, теперь же я могу взять её на руки как ребёнка. Седые волосы аккуратно убранные под белую косынку, все та же клетчатая шаль на плечах. Маленькая старушка оборачивается на шум закрываемой двери.

«Гриша!?»

Звук этого слова нельзя передать. В этом одном коротком звуке все переживания долгих лет войны – надежда, страх, ожидание, радость.

Я испугался. Я испугался, когда увидел, как задрожали морщины на её лице, как беспомощно упали вниз её руки.

«Бабуся!?»

Я только схватил её плечи, я боялся, чтобы она не упала. Мы долго стояли молча. Прижавшись в моей груди, она жалобно, по-детски плакала слезами радости. Я осторожно гладил её сгорбленную спину под старенькой фланелевой блузкой. Я чувствовал под моими пальцами её хрупкие кости, я боялся причинить ей боль моими грубыми руками.

«А где мать?» – спросил я, оглядываясь кругом.

«Она на работе. Вернётся к шести».

«Я пошлю кого-нибудь из пацанов со двора. Пусть скажут ей», – предложил я, сбрасывая шинель.

«Что ты, Гриша… Упаси Бог!» – торопливо и испуганно пролепетала старушка. – «Она от радости убежит с работы, а потом под суд или выгонят…» Я почувствовал, как воротник кителя стал мне неожиданно узок как кровь прилила к голове и зашумела в ушах от ярости. Вот как встречает солдата-сына советская мать после четырёх лет разлуки! Мне хотелось пойти и разбить рукояткой пистолета морды начальству учреждения, где работает мать. Эх ты – билет на весь свет системы ТТ! Тут ты бессилен…

Поздно вечером приплелась с работы мать. Бабушка по случаю моего приезда готовит праздничный ужин. Она с гордостью достала микроскопическую баночку с мёдом и поставила на стол, видно эта баночка долго хранилась в дальнем углу ради торжественного случая. Затем на столе появляется крошечный аптекарский пузырек из-под лекарства – в нём вишнёвая настойка.

Когда я шагнул к моему вещевому мешку и начал выкладывать на стол пёстрые американские банки с консервами, в глазах матери загорелось чувство радости и облегчения.

Они были сами голодны, но ещё тяжелее было им сознание того, что им нечем накормить и угостить сына-солдата, вернувшегося домой живым после долгой разлуки. Теперь на столе были американские консервы.

Когда русские люди слышат слово «ленд-лиз», то в их памяти встают горы и горы консервных банок. Эти банки можно было встретить в самых диких трущобах знаменитых Брянских лесов, в болотах Ленинградского края, на каждом шагу, где прошла советская армия.

Россия – это признанная богатейшая сельскохозяйственная страна с неисчерпаемыми природными богатствами. И эта страна с 1942 по 1945 год жила и боролась исключительно за счёт американских продуктов.